НАТО

 Вот я хочу затереть об альянсе НАТО. 

Первая, мол, армия в Мире, и все в первом Мире такому альянсу, конечно, рады,

от Госдепартамента США, Рийгикогу Эстонии до Украинской Рады. 

Наши, мол, хлопцы те ещё богатыри неебовые!

Не испугать их советскими танками, артиллерией, незнакомой мовою,

Наши хлопцы быстрее всех бегают в полной выкладке, 

летают на летаках, каких ещё свет не видывал,

авианосцы наши, если где и окажутся, 

то мало уж точно никому не покажется. 

Мы первая в Мире армия! 

У нас медали, кубки и всякия грамоты!

Наши ракеты самые длинные, а, главное, что красивые.

Мы их себе сами сделали. А кто б дал, попроси мы их?

Мы из танка пальнув, любому сделаем обрезание,

с беспилотника грохнем муху, не важно, в Танзании ли, в Рязани ли…

По всей земле мы посеем, блять, демократию, 

А если земли не хватит, то на луне её посеем, мать её!

Мы самые, самые, самые первые! 

А кто вторые, то нам бы и хер на них! 

“Ну, ладно. ОК. Пусть так. Подождём немножко” –

Сказали гопники всего Мира, и тут началась делёжка!

На первое место, после такой рекламы, никто не рискнул позариться,

но вот на втором, например, Россия решилась погреть задницу.

Мол, если у вас там, то в Сирии, то в Афганистане, что ни день, то диверсия,

то и у нас здесь вполне может случиться такая своя бета-версия.

Мы вторые по силе, да, но мы будем первые в мерзости!

И не вам нас учить, как захватывать новые, для нас совершенно бесполезные местности. 

И вот трупы детей в Мариуполе, 

Роддома, детсады, Драмтеатр. Не глупо ли

продолжать бегать кроссы при полной выкладке? 

Когда уже в Европе война, и выблядок сидит на выблядке? 

Да, первая армия Мира. Но кто вы, если задуматься? 

У вас легалайз, и вам предложили там дунуть всем?

На нейтральной Земле между Совком и дражайшем Западом

ну уж точно не первой армии Мира падать, блять, кверху лапами! 

Кровью сносит мосты и плотины, крик стоит – хоть святых неси!

А первая армия Мира пьёт пиво под радио БиБиСи.

Как только над человечеством вдруг угроза,

то человечество – в жопе заноза.

Не для того вы растили, конечно, свои эсминцы, 

чтобы за какую-то там чужую свободу биться.

Вы просто придумали новый вид спорта, в котором вам, ура!, нет равных

про вас снимают фильмы в Голливуде, а про нас разве что на Балканах.

Вы самые крутые в мире спортсмены!

Вы играете в одни ворота, и дорожите, видимо, только своей спермой. 

Вы её заморозите, как любой конфликт на Востоке, Западе…

И уже все тёлочки мира, спасибо фильмам, за вами замужем!

Но на деле вы, простые туристы, пусть и с оружием.

А такой турист как не нужен нам, так и не нужен им.

 

Зачем созывали альянс? Зачем всех зазывали в союзники?

Я вам так скажу. Когда начнётся и у вас заваруха, не забудьте, спортсмены, сменить подгузники.

И помните, НАТОвцы, “Джек” себе по вечерам наливая, –

первые армии в Мире – это ЦАХАЛ и ЗСУ, а ваша, видимо, нулевая. 

16/02/2024

Я ушёл туда, где никто не ждёт.
Я ушёл оттуда, где обо мне поплачут.
Пройдёт год, потом, возможно, ещё один год…
Без меня тут не станет так, чтоб уж совсем иначе…

Моя жизнь – вопрос, мой уход – ответ.
Мой век до нуля, до скорби выеден.
Я ушёл во тьму, из которой свет
виден.

 Говорящая фамилия. 

Застолкин сидел за своим обширным столом, и пристально смотрел на Табуретова, который восседал на табурете так, как будто он был сам Королёв. 

– Ну что, – в очередной раз спросил Застолкин, в очередной же раз пожалев, что не вызвал вовремя Допроскина, уж он-то быстро раскусил бы этого субчика, – значит, вы утверждаете, что не имеете никакого отношения к исчезновению четырёхсот тонн пенопласта с нашего склада?

– Ну что, вы, Витальсемёныч, – Табуретов в очередной раз развёл руками, – как можно! Да вы хоть Лжецова спросите! Он не даст соврать!

– Спрошу, вы не сомневайтесь. – Застолкин снял очки, посмотрел на них, и снова надел. – Мы во всём разберёмся. 

– Как тогда, с Козловым-Отпущенским? – Табуретов лукаво ухмыльнулся. – То-то история вышла!

– Опять вы за своё! – Застолкин напрягся. – Вы ведь прекрасно знаете, что я там был совершенно не при чём. Это всё Ошибкин и Косяков. Под руководством Казнокрадова. Все они благополучно мотают срок в ИК. А я, как видите, – Застолкин погладил полированную поверхность стола, – по-прежнему за этим столом. Так что делайте выводы. 

– Витальсемёныч, – в интеркоме послышался голос секретарши Чайкофской, – к вам посетитель. 

– Кто именно?

– Так я ж и говорю, Посетитель. Алексей Ефимыч Посетитель. Впустить?

– Много там ещё?

– Ожидалкин со вчера сидит. И Опоздальников. Но он подождёт. Ему на утро было назначено.

– Понял. Пока занят. Так что мне прикажете с вами делать? – Снова обратился он к Табуретову.

– А что тут можно сделать? Пенопласт не воробей, – Табуретов помахал своими пухлыми ладошками, – вылетит, не поймаешь. 

– А с чугуном что? 

– Ну, об этом лучше бы вам поговорить с Чугуновым. Он учёт ведёт. 

– А Учёткин где?

– Так он уже две недели, как на больничном. 

– А Докторенко у него был?

– И Докторенко был, и Лекарских, и Ковидов. 

– И что говорят? 

– А ничего они не говорят. Напились там, как Пропойцев, которого вы вместе с Халтуриным выгнали на позатой неделе. До сих пор в запое. 

– Та-ак. Понятно. 

– Витальсемёныч, – в интеркоме снова послышался голос секретарши Чайкофской, – тут один к вам рвётся, ничего не слушает. Может, мне Охранова вызывать? 

Застолкин не успел ответить. Дверь резко распахнулась и ударила в стену. На пороге кабинета возник худощавый высокий брюнет в модной кожаной куртке, джинсах, кедах и при шарфе. 

– Ух ты! – Обрадовался нежданный гость. – А я уж боялся, вас не застану. Моя фамилия Иванов! – Отрапортовал он и широким шагом приблизился к столу.  

– Однако… – Застолкин снова снял очки и немного пососал душку. – Однако, какая говорящая у вас фамилия. Где-то я её уже, как будто бы, слышал…

7.

Были мы в Префектуре. Нет, ну это потрясающе просто. Как же сложно поверить, что в мире столько идиотов. Ведь всех же ещё в начальных классах учат, так или иначе, отслеживать причинно-следственные связи. Даже, если не заходит. Даже, если не получается. Даже, если оставляют на второй год. А я, кстати, учился с чуваком, который просидел в девятом классе три раза. Он, разумеется, был гораздо больше и старше всех нас, но так и не понял, почему его все игнорируют. В первый год он ликовал и наслаждался своей силой, пиная «слабаков». Во-второй – он пинал «мелюзгу». А в третий, когда я познакомился с ним (фамилия ему была Плесовских), слыл уже полным ничтожеством. Гопники – существа стайные. Но вся его стая ушла в ГПТУ, а Плесовских остался один. Его уже никто не боялся, а он никого не пинал. Он очень хотел обратно в стаю. Но всем было плевать.

Короче, мы были в Префектуре. Получали документы на новорождённую дочь. Вообще-то, во Франции нужно быть очень аккуратным с русской речью. Это вам здесь не пушту и даже не фарси. Русский можно услышать почти везде. Это не тайный язык, на котором удобно ляпать всякие глупости, мол, кто его здесь понимает (?). Каждый день я слышу русскую речь. И это не только русскоговорящие украинцы, которых тут не так, чтобы очень много. Армяне на детской площадке, Азербайджанцы на другой детской площадке, женщина из Харькова в магазине, семья из Чернигова в трамвае, болгарин в общаге, пьяные молдавские рабочие в поезде, болгары в автосервисе… Да и некоторые французы зачем-то знают русский. Мне даже стыдно. В смысле, я учу их язык, конечно, но медленно. Чертовски медленно. А они уже.

Так вот, были мы в Префектуре. Получали документы. В очереди с нами оказались две весёлые тучные женщины с характерным для Японии, Якутии, Бурятии, Китая, Удмуртии, Монголии, Казахстана, Кореи, Чукотки и всего многоликого Востока строением глаз. Мы вежливо, как это принято во французской цивилизации, побунжуркались, и сели рядом. На табло выпал наш «номерок», и мы прошли к окошку. Тут я снова отвлекусь от основного сюжета, потому что во Франции катастрофически мало красивых женщин. Иногда Полина спрашивает меня, мол, как тебе, скажем, вот эта или вон та? И когда я-таки одобрительно киваю, она говорит, что, да, мол, по местным меркам сойдёт, но вот в Москве я бы, дескать, на такую даже не взглянула. И это она ещё в Киеве не была! Несчастная моя жёнушка.

Итак, в Префектуре. Подсели мы к окошку, а там красота беловолосая, зеленоглазая, ангелоликая, тонкорукая, в шарфе и серьгах, неописуемая, в общем-то. Добра, как Фрекен Бок и бесит, как Мерри Поппинс. Знает, сучка, что вынуждена дарить всем свою красоту бесплатно, оттого злится, но виду старается не давать. Носить паранджу – религия не позволяет. По-английски говорит херово, как я, а других языков, кроме родного Французского, не знает. Вот тут Полина и решила обсудить со мной этот экзистенциальный феномен вечной дружбы красоты и сучества. Полина тоже далеко не уродина, поэтому спорить я не стал. Обсудили. Громко. Никого не стесняясь. А зря. Нестор вдруг произнёс слово «мамочка» (он любит уменьшать и ласкать) – а две весёлые тучные тётки, с восточными глазами, весело засмеялись и тоже сказали «мамочка», мол, какой прекрасный малыш, как он любит эту самую свою мамочку. Короче, понятно, что добрые тёти и по-русски размовляют, и весь наш разговор не просто слышали, а очень хорошо поняли. Мне смешно, Полине неловко, тётям вообще похер. Ладно, говорю, не переживай, ничего такого уж откровенно ужасного мы не сделали. Вели дискуссию прилично, херами никого не крыли, и вообще матом не ругались сверх меры.

В итоге, наша красотка надменно выдала нам какую-то красную бумажку, и мы отправились в соседний зал, чтобы вручить её уже совершенно обычной женщине в другом окошке. Я кивнул восточным тётенькам, сказал «аревуар», они ответили «до свидания», и мы таким образом распрощались. А дальше случилось чудо. Появился Плесовских. Шучу. Ну, почти. Короче, в этом соседнем зале был мужик. Он услышал наш разговор, и что-то сказал нам по-русски. Я спрашиваю: «Вы откуда?». А он отвечает так тихо, что я переспрашиваю. Он полушёпотом: «Из России я. Но вы мне, как братья». Ну, я не стал над ним издеваться, говорю, мол, вы не переживайте, мы тоже из России. Он подскочил на стуле сантиметров на двадцать, спрашивает (уже нормальным голосом): «В натуре? А откуда конкретно?». Прямо видно, как на него накатило облегчение, что не нужно ни за что оправдываться, и мямлить какую-нибудь ахинею. Мне как-то сразу стало понятно, что он дурак, а от дураков я стараюсь держаться подальше. Поэтому я взял Нестора и отправился бродить по залу, показывая ему всякие настенные картинки, а заодно тренируясь переводить сообщения. Поняв, что разговора со мной не выйдет, «Плесовских» переключился на Полину, а она как раз присела отдохнуть. Удобная жертва, в общем. Зал небольшой, поэтому я слышал весь его спич, разумеется. Вот его содержательная часть:

«А я вот домой собрался. Что? Да, в Россию. Здесь? Давно уже. Очень давно (вздыхает). Пять лет. По здоровью приехал. А теперь вот домой. Почему? Ностальгия замучила. Друзья все там, родственники. Не могу я так больше. Пусть меня там в тюрьму посадят или убьют, но я всё равно поеду. Нет, про французов плохого не скажу. Вылечили меня хорошо. Всё мне дали, и квартиру, и деньги, но не могу. На рыбалку хочу. Здесь, конечно, тоже можно, но это не то. Нужно с друзьями, чтобы водки выпить как следует, подраться даже. Да, а что? Скучаю по всему этому. Здесь же дети совершенно другие. Вы их видели? Они даже не дерутся. Мы в детстве из рогаток по поездам стреляли, стёкла били… а эти… другие они, в общем. Вежливые какие-то, вообще не дерутся. Интересы у них другие совсем. Ну, разве это детство? Я вот паспорт потерял. Пришёл за справкой, чтобы новый делать. И всё. И домой».

Он, наверное, ещё долго бы рассказывал, как в загнивающей Франции, где такая прекрасная медицина, образование и бесплатное социальное жильё, люди слишком воспитаны и цивилизованы для «нормального» с ними общения, но тут появились сотрудники Префектуры и повели его куда-то за справкой. Он на отличном (насколько я могу судить) французском начал быстро объяснять им, как попал в такое положение. Пердю, говорит, потерял, мол.

Полина посмотрела ему в след и говорит: «Слушай, ну если такой дурак так выучил язык за пять лет, то у нас с тобой очень неплохие шансы здесь освоиться». «Да – соглашаюсь – место неплохое, а совсем скоро тут будет на одного идиота меньше. Жить можно». На том и порешили. Получили документы и отправились домой. В нашем доме, в холле у лифта, как это часто бывает, играли местные дети от восьми до четырнадцати лет примерно. Увидев нас, как бывает всегда, когда мы встречаемся им в таком составе, они, бросив все дела, побежали нам навстречу. Девочка-подросток открыла перед нами тяжёлую внешнюю дверь, мальчик помладше распахнул внутреннюю (двери стеклянные, разумеется), а самый мелкий дотянулся до кнопки лифта, чтобы мы не утруждались его вызовом. Да, подумал я, ну разве это детство? Все стёкла целы и ни одной рогатки. А меня ведь в школе били на каждой перемене. Как же они здесь без всего этого? Несчастные цивилизованные люди.

6.

Сначала я поселился в клоповнике. Клопов там, правда, не было, так как они существа достаточно брезгливые. Внизу из такси меня сразу встретил молодой узбек, и по-русски проводил на четвёртый этаж почти даже не матерясь. Я не подозревал, что в километре пешком от Святой Софии может существовать такая туристическая пердь. Но я тут же взял полбанки белой, пилав, острых маринованных перчиков, и всем местным отомстил за гостеприимство. Было три часа ночи. Назавтра у меня полагался день рождения, и я его отметил уже с похмелья. Хорошо получилось. Израильские друзья через востап посоветовали мне Лёню. А он нашёл в Стамбуле спящую ячейку, лидером которой был некий Лёва, что всё время пребывал в депрессии и-таки спал, поэтому с ним я так и не познакомился. Сидели в ирландском пабе в Кадикёе. Когда все узнали, что я сегодня родился сорок два года назад, повели меня есть балык-дюрюм. Было вкусно, но через месяц я нашёл лучше. Значительно лучше. Место – Каракёй называется. А там нужно искать самую чморную и вонючую лавку с надписью по-русски «рыбная обёртка». Я серьёзно.

Потом, пока Полина продавала в России наши машины и собирала чемоданы, я жил три дня на крыше апарт-отеля, потому что в октябре было очень тепло и видно море, а спускаться на первый этаж в квартиру и лезть потом обратно наверх казалось напрасной тратой времени. Это происходило уже совсем рядом с Голубой Мечетью. Как только в Чечне мирятся с таким названием?

Потом мы десять дней жили вдвоём с Лёней. Это было у метро «Левел 4». На пятый уровень мы так и не перешли, остались просто друзьями. Апарты были, надо сказать, блядскими. Лёня ждал приезда девушки, а я Полины с Нестором и собачкой, поэтому нам было не до шашней с местными. А квартира позволяла. Два уровня, три террасы, четыре сортира, пять уже не помню чего. Лёня купил сковородку, разделочную доску, нож и точилку для него. Я зацепил говядины и овощей, и нам пригодились все Лёнины покупки. Короче, если бы не наша любовь к переменам, жили бы мы так ещё долго и ничего б не чаяли.

Когда, наконец-то, прилетела Полина, я бросил Лёню и переехал на Османбей. Это была полуторакомнатная квартира в цокольном этаже, откуда пятьдесят метров вниз – трущобы, а сто наверх – бутики, парки, фуникулёры и метро. У нас постоянно ломался газовый котёл, который я чинил по инструкции, переведённой Гуглом с турецкого. Было жарко. Когда я гулял с собакой Йолкой, местные кошки сбивались в стаи и нападали на нас. Не шучу. Это жутко.

Там существовала такая улица, она называлась Куртулуш. Теперь мы с Полиной в любом городе, где нам доводится жить, называем подобную улицу именно Куртулушем. Это такой линейный объект, где сосредоточены все мясные, табачные и зеленные лавки, все самые местные запахи, цвета, звуки, а также ремонтные работы, перекладки кабелей и замены плитки. Ещё, если кто хочет устроить настоящий годный скандал или попасть в ДТП, то на Куртулуше – самое оно. Нет лучше и очевиднее места.

Но нам там надоело, а хозяин отказался продлевать аренду, и через месяц мы переехали в большую уже квартиру на Голубом Озере. Здесь тоже ломался котёл, но спальни было две, окна в пол, и под окнами рынок по четвергам. Под другими окнами обнаружилось само озеро и парк, где каждое утро мне полагалось два часа прогулки с собачкой и Нестором, час из которых Нестор спал, а я пинал собачий мячик и учил зачем-то английский по аудио курсу. Здесь мы встретили новый две тысячи двадцать третий. К нам пришёл Лёня с девушкой Настей и не только. Гости принесли винегрет, а я сделал оливье по-турецки и скумбрию под шубой. Но о еде я потом расскажу. Следом появились друзья из Израиля, которые когда-то и посоветовали Лёню. Закончилось тем, что через неделю мы вызвали такси и покатили в Тбилиси на улицу Ивана Джавахишвили. Ну, самолёт там тоже немного поучаствовал, разумеется.

В Тбилиси нам ещё из Турции приглянулась одна квартира с закрытым двориком, где собака может гулять автономно, без помощи человека, а желательно ещё и кормиться какой-нибудь местной падалью. Квартира была странная, но именно в ней Нестор научился ходить, а я пару раз даже разучился. Сказалась хинкально-чачная диета. Там на полках стояли гипсовые бюсты, стены украшала неплохая живопись, а из стены в кабинете угрожающе торчало гипсовое экорше головы хомо-сапиенса. Уютный был склепик. Я сделал себе рабочий стол из телевизорной коробки и писал научно-фантастический детективный роман «Ы-23». До сих пор пишу. На местном Куртулуше, возле метро Марджанишвили, продавалось всё, что было нужно для жизни, а из Парижа прилетел мой брат 2 Лёша. Мы пили вино и слушали его рассказы про Францию, где он студент и гражданин.

Потом Лёня с Настей решили пожениться в Тбилисском доме юстиции, и кто мы такие, чтобы возражать. Они прилетели, поселились рядом, и мы несколько дней дружили семьями. У них сквозь дом росло дерево. Потом я пошёл на работу, которая была в «Кера Спейс» на другом берегу Куры почти в горах. А потом мы снова переехали. Мы знали, что это будет наше последнее пристанище в Грузии, так как МВД Франции наконец-то выдало нам гуманитарную визу руками добрых грузин. Квартира была в турецком стиле, поэтому всё было красиво, удобно, но постоянно ломалось. Газового котла, слава Аллаху, не было. И тут Полина узнала, что снова беременна, ещё со времён Османбея.

Переезжали мы пешком. Новая (следующая) хата находилась в восьмистах семидесяти четырёх метрах от старой (предыдущей). «Побольше цыганщины, товарищи цыгане!» Обвешанный тюками, чемоданами и собачкой я прокладывал путь в будущее. Шесть раз туда, и пять обратно. Поселились сносно на втором этаже. Почти каждое утро я брал Нестерито, и отправлялся на прогулку через Сухой мост к мастерской художника Темури Кулиани. Там мы с ним пили растворимый кофе, тёрли за живопись, курили сигареты и наслаждались обществом замечательной девушки Тани, поселившейся в той же арке. Она актриса. Тут я умолкаю.

Но ненадолго. В жизни каждого человека наступает момент, когда ему необходимо покинуть Тбилиси. В Париж мы летели пять часов, и порядком возненавидели всё. Брат Лёша в Шарль де Голе вручил нам сим-карту с безлимитным инетом, погрузил весь наш багаж в свою «Твинго», а мы ломанулись в метро, чтобы успеть на последний поезд до Монторжка, или, как говорят во Франции, – Монтаржи, где нас ожидало следующее пристанище. Но на поезд мы опоздали. Никак не могли найти нужное направление. Полина где-то увидела, что указатель на Монтаржи направо, а Сорти налево. Но сколько бы мы не искали, все дороги почему-то вели именно в Сорти, что по-французски означает «выход». Это мы сильно потом узнали. Короче, заночевали в Париже, где и прожили один день. Тут не то, чтобы рассказать совсем нечего, но квартира не наша, пусть останется загадкой. Хорошая квартира, которую арендует мой брат. С камином, что нельзя топить.

В Монторжке (это Бургундия) ко мне вернулась надежда, что я всё ещё могу стать баловнем судьбы, а Полина с Нестором уж как-нибудь приспособятся к моему новому статусу. И они уже даже было начали, но пришлось съезжать на неделю раньше оплаченного времени, без возможности возврата средств. Чёрт с ним, с баблом, но квартиру жалко. Полина говорила, что не представляет, как люди могут жить в таком сказочном месте. Город реально размером с Торжок, но. Расскажу о нём в другой раз. Он того стоит. Канал, яхты, парки, огороды, дачники, рыбаки, пасеки, леса с грибами. Центр города очень напоминает Венецию, но лишь напоминает. В общем, жить можно.

Поехали мы в социальную службу под Парижем, чтобы зарегистрироваться в качестве беженцев. Нам до этого обещали, что процедура займёт две, тире, три недели. Мы на всякий случай продлили аренду хаты, а она, процедура, заняла, стерва, четыре дня. Отказаться нельзя, иначе не дадут жильё и пособие, а без них бытовать тяжело, даже обратно до Джавахишвили не добраться – ларов не хватит. И отправились мы в общагу, предварительно сдав собачку Лёше в Париж, так-как с животными не селят.

Есть такая деревня, Крёли называется. Один замок, одна гостиница, одна парикмахерская, один парк, булочная, табачная, церковь, мэрия, школа, наша общага и фабрика «Нестле». Но сначала мы приехали в Кан. Нам заранее выдали адрес социального центра, куда нужно явиться и, собрав оставшуюся волю в кулак, жить в нём, пока не дадут что получше. Это в промышленной зоне, на канале такой загон, где стоят строительные бытовки, между которыми бродят грязные куры и клюют бычки. Увидев всё это, Полина решительно сказала: «нет, уходим» и я возблагодарил Яхве, что умею говорить «нет, подожди» и задавать вопросы по-английски. Нам тут же объяснили, что жить здесь не придётся, а отвезут нас прямо через час куда-то в другое место, где если кому и станет мерзко, то не нам. Вот так мы в Крёли и оказались.

Здание общаги спроектировал какой-то очень хороший архитектор. Я не знаю, кто именно, но, если это была, скажем, женщина, то у нас с ней могло бы быть. В любом случае, я «ей» благодарен. Одноэтажный дом, внутренний двор, собственный сад и загаженная кухня. Когда-то давно, когда этот центр только построили, тут была полноценная столовая с камином и поварами. А сегодня столовая упразднена до игровой, камин заполнен детскими игрушками, а на кухне срут все, кому не лень. Вместо меня за чистоту вступился иранский врач. Он знал «их» язык и «мой» английский. Насколько я понял, он им сказал, что нужно мыть плиты после себя, сортировать мусор и не использовать гуманитарные шмотки (которые каждый день вываливались на стол в «игровой») для протирки кухонных поверхностей. Но через два дня он, как и я, думаю, понял, что протирать реально больше нечем, а сами шмотки нахер не нужны. Впрочем, я зацепил-таки себе штанишки. Для живописи. Они пришлись мне по размеру, а запачкать их краской было не жалко. Написал пять картин. Две хороших, одну сносную и ещё две дерьмовых. На всякий случай.

Как-то вечером вышел в сад (он изолирован от местных жителей, и предназначен только для общажников), и поразился обилию мусора, разбросанного по территории. Это было день на пятый, наверное. Пакетики от чипсов, там, носки, пустые сигаретные пачки, обрывки каких-то писем, одинокие кеды… И решил я всё это к чертям убрать, чтобы вернуть пейзажу его былое (времён постройки центра) великолепие. Требовались палка и гвоздь. Изолента уже была при мне, я загодя купил её на «Куртулуше» у Марджанишвили. Так вот.

Пошли мы с Нестором в ближайший и единственный парк, где растёт вишнёвое дерево, а Нестерито как раз-таки полюбил есть вишню. Я нарвал ему ягод, повынимал косточки и отпустил гулять. Он тут же проглотил всю вишню залпом, и начал подбирать какую-то дрянь с земли типа ссаных палок, гнилых каштанов и дохлых кротов. Ты, говорю, лучше бы мне гвоздь нашёл. И он нашёл. Тут же. Принёс мне его, говорит, мол, вот гоздь. Сыну полтора года, а гвоздь – ржавая «восьмидсятка». Короче, прикрутил я этот гвоздь изолентой к палке от швабры и вечером вышел в сад, чтобы наколоть всё, что можно. Взял с собой несколько мусорных пакетов и довольно быстро их заполнил. Тот мусор, что не вместился, я аккуратно собрал в несколько кучек и отправился за новыми пакетами. Но когда, через пятнадцать минут, я вернулся, мусора уже не было. Мы прожили в этом общежитии ещё три недели, и никто больше в саду не гадил. Насадил культурку, в общем.

Был у меня там свой тихий уголок у дальнего забора. По вечерам я выносил туда стул, открывал фляжку рома и звонил друзьям, пока совсем не стемнеет. Некоторые даже отвечали. Сообщения с родины не были тревожными, а скорее, какими-то невразумительными. В России продолжался день сурка. Ко мне как-то подошёл чувак из Эритреи. «Путин блять?» – спрашивает. Я отвечаю, мол, разумеется. «Да, – говорит он – наш такой же, только ещё с автоматом».

Однажды утром нам сообщили, что квартира готова, и мы отправились в Кан. Я перевёз шмотки (а из Грузии пришли посылки с нашими вещами) на машине, которую одолжил у брата, и мы заселились. Я не знаю, всё ли социальное жильё во Франции подобно нашему, но в такой большой квартире я ещё никогда не жил. Две спальни, гостиная, кухня и терраса. Район новый, дома в пять этажей, сады, парки, конная школа и Канский Мемориал. Заехали мы уже вечером, и соцработница сообщила, что явится завтра с документами, которые нужно подписать. Я тут же рванул в Париж, чтобы вернуть брату машину и забрать собаку. Короче, в итоге, произошло полное воссоединение семьи. Вернувшаяся через сутки соцработница заявила, что с собакой жить категорически нельзя, то есть полный импосибль. Полина говорит, мол, мы всё понимаем и никакие правила нарушать не хотим и не будем, поэтому вы скажите нам, что сделать с собакой, и мы это сразу сделаем на ваших глазах. Та ответила, что ей нужно посоветоваться с боссом. И вот, мы живём здесь уже пятый месяц, а босс и ныне там. Короче, с собакой нельзя, поэтому лучше сделать вид, что никакой собаки нет. Но она есть, и прекрасно себя чувствует.

Недавно у нас родилась Тея, а я отпраздновал уже второй день рождения в добровольном изгнании. Прошёл год, как мы покинули наш дом. За всю жизнь я не переезжал столько раз, сколько за эти двенадцать месяцев. И ведь через какое-то время, когда (надеюсь) нам дадут ВНЖ, придётся снова переехать. Впрочем, мы уже привыкли. Даже как-то скучновато сидеть на одном месте и обрастать скарбом.

Нас собирались навестить Израильские друзья, но у них тоже началась война. Теперь, видимо, это будет обычным делом.

А Лёня нашёл работу в Германии. Так что, надеюсь, скоро увидимся. Я же пока организовал себе кабинет в гостиной, закрылся ото всех шпингалетом и наушниками, чтобы работать архитектором и писателем. Очень, кстати, порадовала новость про атаку клопов на Париж. Молодцы ребята! Добирались дольше меня, но справились! Чувствую с ними некоторое родство. Из одного клоповника, можно сказать, вышли, и вот чего достигли! Они, не я, конечно. Я пока ещё ни одну француженку не укусил.

На этом я всё. В следующих главах расскажу про еду и архитектуру. Не грустите. Всё уже никогда не будет как прежде.

5.

Вчера прилетали дементоры. Сегодня, вроде бы улетели, но обещали вернуться, милые шалуны. Оставшейся радости хватило на пару часов вдохновенной работы, но нужно сильно больше. Ворота Азкабана нынче раскрыты, и дементорам реально нечего там делать. Всё зло на свободе. Ну ладно, думаю, возвращайтесь. Я подготовлюсь. Возьму какого-нибудь винишка белого, мидий наварю, поиграю с Нестором в «полёт» и «по кочкам», наберу горячую ванну, в общем, худо-бедно патронуса состряпаю. Но новости всё равно буду изучать детально, и кровавые видео с фронта смотреть, пропускать это всё через себя, чтобы злиться и мучиться, раз ни на что более непригоден.

В гипермаркете открыт пункт помощи украинцам. Хожу мимо с тоской. Помочь нечем. Сам бы какие-нибудь шмотки прихватил. Денег не то, чтобы совсем нет, но очень хочется купить гитару. Нашёл подходящую за пятьдесят евро. Скоро Шарля Азнавура буду петь мимо нот. Вообще, музыки в доме мало. А нужно много.

4.

Вообще-то, менты, конечно, не дорабатывают. Я имею в виду и следственный комитет и уголовный розыск, и кагебе, разумеется. Им есть у кого поучиться. Если оставить полуторогодовалого Нестора одного в комнате на три минуты, то обычный часовой обыск с последующей конфискацией покажется лёгкой шалостью. Да, Нестор пока не умеет составлять протоколы и привлекать понятых, но ужас в глазах родителей вызывает неподдельный, тем паче, что его деятельность чуть менее осмыслена и потому значительно более беспощадна. В итоге, собачью миску пришлось убрать на шкаф, а монитор удалось спасти дважды. Шурупы я проглотил сам, чтобы ему неповадно было. Наш первый совместный поход в социальную службу начался с того, что Нестор вырубил комп в юридическом отделе, а нам ведь ещё статус беженцев получать. Но во Франции к детям относятся снисходительно, французы многое повидали. В ближайшую пятницу Полина пойдёт рожать Тею, а я на несколько дней останусь один на один с сыном. Впрочем, я тоже многое повидал.

3.

Жили мы в Тбилиси, где и французскую гуманитарную визу получали. Для этого нужно сначала прожить три месяца в Стамбуле, сменить там четыре квартиры, а потом взять Яндекс-такси на Марджанишвили, и ехать наверх в горы. Потом приходится пёхать ещё выше туда, где такси не ездят. У ворот консульства дежурят суровые грузины. Сперва кажется, что они вот-вот развернут тебя и дадут пендаля. Вместо этого они зачем-то говорят по-русски и очень нежно отбирают мобильники на входе. Мне кажется, французы им как-то объяснили, что охранники представляют здесь именно Францию, а не Грузию.

Андро говорит, мол, когда я делаю с кем-то бизнес, я отношусь к вам, как членам семьи. Именно поэтому бизнес с Андро у нас не вышел. Всё-таки, не стоит так откровенно манипулировать семейными ценностями. На самом деле, бизнес не мой, конечно. Это Ваня купил станки, арендовал цех, и меня позвал в помощники. Нам нужно было делать мебель, которой в Грузии не хватает. А вообще, в Грузии всего хватает, просто там никто не знает, что латунные бюстики Сталина вышли из Европейской моды, и продавать их на «Сухом мосту» – это моветон.

Грузинам не повезло. Логики в их положении никакой нет, это просто тупо невезуха. Багратион, Джугашвили, Данелия, Окуджава, – для них просто известные на весь мир грузины. Они ими даже не восхищаются. Даже не гордятся родством. Просто снисходительно смотрят на все остальные народы, что не смогли родить ничего даже близко подобного.

А офис у нас был потрясающий. Это, как я люблю ещё со времён мансарды в Московской галерее «Марс», тоже была мансарда. Но здесь был круглый стол, балкон с видом на четыре горы, а за тонкой перегородкой психотерапевты, которые учили потерявшихся русских перенаходить смысл в жизни, чтобы те не теряли мотивацию к зарабатыванию денег, необходимых для оплаты этих чудодейственных встреч.

И внизу был ресторан. Им управлял шеф-повар Коба. Я ему, для его кухни, полки проектировал. Он меня, в итоге, возненавидел, а я зарёкся проектировать полки и питаться там, где меня не любят. А любят меня пожилые грузинки. Женщина остановила меня на улице. Вы, говорит, русский? Так вот не верьте, мол, пропаганде. Грузины, мол, очень русских любят. Спасибо, думаю, конечно, но не за что.

А ещё я катался в Тбилисском метро, каждый день на работу. И на маршрутке. А потом к нам прилетела Лида, и Соколов из Антальи поселился на соседней улице. Мы пили чачу в Английском сквере и мне казалось, что всё так и должно быть.

2.

Приезжал Образцов. Не ко мне, конечно, а просто в Нормандию. Но встречу мы согласовали заранее на пляже «Омаха». Он на моторхоуме с семьёй, я – на автобусе номер двенадцать – один. Сошлись у немецкого ДОТа, который здесь оставлен в виде памятника. Если кто смотрел «Спасение рядового Райна», так это всё фигня. В реальности невозможно понять, как на такую железобетонную крепость можно вообще напасть. Видимо, безумие сторон уравняло шансы. Нет, люди не злы, не злы. Они просто уроды. Я не могу осознать, зачем это всё было сделано? Почему нельзя было просто жить в прекрасном мире? Почему его обязательно нужно испоганить до такой степени, что потребуются специальные герои, для исправления реальности? У героев медали, гробы и студия «Марвел», у нас куча новых мудаков, могущих повторить. Зачем вам повторять именно это? Вам что, действительно, повторить больше нечего? Неправильные глаголы, хотя бы…

С гражданином Эстонии Образцовым пили кальвадос, обсуждали Арестовича, хуесосили ментов, вспоминали наши трофи-рейды. Времени не хватило, мы не виделись четыре года. Я опоздал на последний автобус, такси в Нормандии невызывабельно, а Полина должна уже вчера родить Тею, поэтому я пошёл по полям, и через три с половиной часа была-таки дома. Поля пусты. Урожай сжат. Я провалился в глубокую лужу и промок, но у меня с собой было. Закусил бельгийской вафлей. Она очень сухая и очень же вкусная. Вафлю подарила Полине жена Образцова Ксюша. В общем, мутная история.

1.

Вчера менты стояли у моего подъезда. У меня сразу в ногах рефлекторная слабость, руки шарят по карманам в поисках документов, перспектива вычерчивается мрачная. Потом думаю, стоп. Я же живу во Франции, какого чёрта менты должны прийти именно ко мне? Это на родине я просыпался от каждого шороха в подъезде и оглядывался по сторонам, обнаружив незнакомую машину во дворе. Нет, думаю, не ко мне менты. Не мог я ничего такого сделать за четыре месяца, чтобы полиция решилась тратить на меня деньги французских налогоплательщиков. Поднялся в лифте на свой этаж, блять, менты тут. Но я не верил. Не верил до последнего. Оказалось, моя соседка из пятнадцатой квартиры чем-то недовольна. Думаю, конечно, мной недовольна. Кем же ещё? Так и ушёл спать, не узнав истины. А снилось мне, что я вернулся домой в Россию, и было мне страшно. Во сне я плакал, мол, как же так получилось, что только что я был во Франции, а оказался дома. Проснулся от крика Нестора, поменял ему подгузник, дал молока и снова провалился в Осташков. Там было хорошо. Было много друзей и песен, но всё равно страшно. Окончательно проснулся в девять и пошёл на урок Французского. А там Катрин принесла печеньки. Проходили пасе-композе.